Виталий Аверьянов
УТРЕННЯЯ ВНУТРЕННЯЯ ПАМЯТЬ

Благороден тот, в чьем виде зрим род его,
то есть в чьем лице видно вечное и вселенское.
П. Флоренский

Поистине даровитый человек проявляет свою одаренность во всем, к чему он всерьез обращается.
Хотя я и ранее знакомился со стихами Романа Багдасарова, но по достоинству смог оценить их только, когда он предложил мне прочитать подборку, легшую в основу этого сборника. По прочтении ее масштаб поэтики автора показался мне настолько значительным, что я бы назвал его соизмеримым с теми величинами и высотами, на которых работает Багдасаров-историк, незаурядный исследователь-медиевист. И если как историк и истолкователь традиционной символики это признанный автор (во всяком случае, в определенных кругах), то Багадасаров-поэт мало кому известен, и для читателя его открытие в этом качестве еще предстоит.
При чтении многих из его стихотворений не оставляет ощущение проснувшейся души - мир созерцается как бы спросонок, в каком-то детско-утреннем освещении. Вместе с тем это не туманная словесность, не пелена наполовину разлепленных век. Утреннее чувство пробужденности сочетается со зрелостью и выпуклостью слов, налившихся смысловым соком. И такое сочетание - признак подлинной поэзии.
С другой стороны - и это касается разговора о целостной личности - Багдасаров в своих стихах узнаваем. Утреннее созерцание, свежесть восприятия символов - это самая чистая, самая глубокая форма религиозного откровения:

Реальность внутреннего мира,
Немой поток микровселенной
Упорно помнит о нетленном.

Это тот случай поэтического зрения, когда знание филолога, символога и подсознание религиозного поэта не диссонируют друг с другом вопреки расхожим мифам XX века. То, что назвали в этих мифах "подсознанием", у Багдасарова-поэта выдвигается во главу миросозерцания как осознанная родовая память. "Каждый ребёнок с детства знает свой род, // Чтоб, повзрослев, сотворить его дела".
И хотя на первый взгляд эти слова противоречат многочисленным мотивам Багдасарова, когда он говорит о разрыве родовых уз (в цикле "Гуси-лебеди" и многих других стихах), однако, на более глубоком уровне оказывается, что в разрыве уз человек еще острее, еще болезненнее проявляет свою принадлежность родовому корню, хотя и в превращенном, "земном" и "дольнем" образе.
Багдасарову же дано не только выражать свою принадлежность роду, России, Православию, но и осознавать тождество "светов" - внутреннего и как будто внешнего светового покрова (стихотворение "Есть разный свет..."). Земной корень для него продолжает дело корня небесного, а стихи являются продолжением молитвы:

Я рад, что не в силах противиться Слову,
От Лиры-трона текущего долу.

Парадоксальным образом мотивы рода, родовой памяти, родовых будней и праздников переходят в мотив религиозного посвящения - происходит это через символику обручения, свадьбы, брака, символику Жениха и Невесты. Это брак разных природ (божественной и тварной, горней и земной, духовной и телесной). Мощно звучит у Багдасарова мотив пленения народа, тянущего плуг "по чужим бороздам", он же мотив о лишенности богоданной власти, меч которой - "продолжение воли" Бога. Но это мотив брака в разлуке, а не безбрачия, уз в их разрыве, но не одиночества. Сам разрыв и разлука приобретают утверждающее значение, потому что они означают не забвение, но оголенную память родства. Невольно вспоминается идея философа о роде как едином организме, располагающемся в отличие от организмов биологических не в трех, а в четырех измерениях.
Отсюда легкий и естественный переход Багдасарова, поющего свой плач о погибели Русской земли, к Багадасарову молящемуся, исповедующему Христа, поющему о священных символах - опорах священно-исторического сознания. Символы обрастают поэтической плотью. А иногда, как в "Древе Иессееве", символическая точность слова достигает такой степени, что уподобляется математической формуле.

И мы видим вдруг перспективу родовой правды в ее перевернутой по отношению к современному представлению сущности: это не подсознание диктует разуму образы прошлого и темные "объективации" ночного - наоборот, разум предков осознанно и осмысленно формирует подсознание, вкладывает в него как в копилку самое ценное, что он обрел в истории. Через эту утреннюю память готового к откровению человека пробуждаются спящие в нас возможности стать героями и пророками:

Дети шли неведомой толпою,
Стены улицы раскачивая плавно.
Они к солнцу шли, как к водопою,
Светлый Ангел был у них как главный.
(...)
Только солнце закатилось, закатилось.
Дети спали в травах - колыханьи.
Вместе с Ангелом, посланным им на милость,
Под луною говорили их призванья.

Дети двигались забытою толпою,
Но светали лики их героев.