(Дмитрий Галковский «Бесконечный тупик». — М., 1997)

Вышла в свет книга Дмитрия Галковского... Дмитрию Галковскому присудили «антибукера»... Галковский отказался от премии... Чем были бы эти события лет восемь тому назад? Не то слово «сенсация» — могло бы повернуться течение русской литературы, ей были бы привиты своеволие и совесть. Но...

Скверно, что Галковского снова ставят словно бы в положение «неиспользованной возможности». Вышедшая книга столь же эфемерна, как и невыходившая. Рецензии (за исключением, может быть, только Владимира Бондаренко, который достаточно убедительно показал неигрушечную рефлексию русской идеи в книге Галковского) свели текст «Бесконечного тупика» к игровой узости — и только. В таком случае не стоило браться — автор сам сочинил достаточно вариантов всякого рода критического непонимания, поместив их в конце книги.

В первый момент Галковский поразил своей злой нормальностью, позже — интимностью повествования, адекватным переживанием не только литературы, литературщины, буквенного плена, но и быта реального, бессловесного. Но, как писал В. Розанов, «население в России «мирное» и «ссор» не выносит»... Конечно, безопаснее вытеснить (или убедить остаться) Галковского в подполье, лишить его каких угодно принципов и т.п. Но «принципиальность» сегодняшних дней более всего мерзка и труслива, она просто оправдывает предательство. В том, что «как видно по фамилии, мой оппонент не философ, а украинец» — Галковский нравственнее любого теперешнего ненасильствующего «тусовщика», чья прогрессивность и открытость отдает несносной казенщиной. Автор «Бесконечного тупика» реакционер и охранитель — в этом его поэзия, если угодно. Он пытался очистить немногие остатки державного и даже сословного полу-сознания в России от «стучкиных детей» и «украинцев» с их вечно старой провинциальностью, от «протестантско- возрожденческого иудаизма, который умеет истерию и формализм, неврастению и римское право объединять  с разбойничеством, кровавым сладострастием и сатанизмом при помощи холодного и сухого блуда политико-экономических теорий» (это великий Лосев, которого ни перед каким литературным быдлом оправдывать не надо)...

Галковский попал в чудовищную социальную, чересчур социальную среду. Сейчас никто уже не отучит русскую литературу от партийности. Мы забываем, что сердце может действительно болеть не только от своего собственного одиночества, но и от невозратимости времен, для которых создано было наше Отечество — и которые прошли. У кого из перебирающих идеи есть еще такой человеческий тон, человеческая глубина? Тон, идущий от пореволюционного раздражения, законсервированный в строках «Окаянных дней» или розановского «Апокалипсиса». Раздражение справедливое и памятующее в беспамятном диком поле, переделываемом в бухгалтерскую контору и торговый склад.

Трудно оценить эту большую книгу как фразу. Жаль. Автор действительно все еще хочет сказать что-то недолгое и точное. И почти никто его не слышит.

Основной пафос «Бесконечного тупика» — трагедия разума. Разума, в котором заключен весь свет, и который томится и умерщвляется бесовством прогрессивности и развития. Мы живем ведь достаточно спокойно, а под нами — «вся Россия», невостребованная за тысячу лет никуда, кроме «камеры забвения». Мы потеряли самих себя — таких, какими были десять лет назад. И в «Бесконечном тупике» подстерегает нас прошлое — наше и настоящее — заряженное большой силой и скованное нашим малым уже пониманием. А это вовсе не игра. Это — горечь. И представить себе нельзя, сколь многое из самого важного предается нами в самых простых действиях — нажатии кнопки, походе в магазин... Столь малое и столь серьезное, что лучше бы нам не жить тогда, когда слабость наша не удержит уже более нашего прошлого от вступления в мир реальный. «Бесконечный тупик» — знак в преддверии нашей собственной себе мести.